ТАМАНЬ
(Журнал Печорина)
Первая часть
Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России.
Я там чуть-чуть не умер с голода, да ещё в добавок меня хотели утопить.
Я приехал на перекладной тележке поздно ночью.
Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде.
Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом:
«Кто идет?»
Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казённой надобности, и стал требовать казённую квартиру.
Десятник нас повел по городу.
К которой избе ни подъедем — занята.
Было холодно, я три ночи не спал,измучился и начинал сердиться.
«Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к чорту, только к месту!» — закричал я.
«Есть еще одна фатера, — отвечал десятник, почёсывая затылок, — только вашему благородию не понравится; там нечисто!»
Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперед и после долгого странствования по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате на самом берегу моря.
Полный месяц светил на камышовую крышу и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведённом оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой.
Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен её, и внизу с беспрерывным ропотом плескались тёмносиние волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете её, далеко от берега, два корабля, которых чёрные снасти,подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона.
«Суда в пристани есть, — подумал я, — завтра отправлюсь в Геленджик».
При мне исправлял должность денщика линейский казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина — молчат; стучу — молчат... что это?
Наконец из сеней выполз мальчик лет четырнадцати.
«Где хозяин?»
— «Нема».
— «Как? совсем нету?»
— «Совсим».
— «А хозяйка?»
— «Побигла в слободку».
— «Кто же мне отопрёт дверь?» — сказал я, ударив в неё ногою.
Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью.
Я засветил серную спичку и поднес её к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно слепой от природы.
Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто с потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство.
Итак, я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз?
Долго я глядел на него с небольшим сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление.
В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью?
Но что делать? я часто склонен к предубеждениям...
«Ты хозяйский сын?» — спросил я его наконец.
— «Ни».
— «Кто же ты?»
— «Сирота,убогой».
— «А у хозяйки есть дети?»
— «Ни; была дочь, да утикла за море с татарином».
— «С каким татарином?»
— «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».
Я взошел в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю его мебель.
На стене ни одного образа — дурной знак!
В разбитое стекло врывался морской ветер.
Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставил в угол шашку и ружьё, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мной во мраке всё вертелся
мальчик с белыми глазами.
Так прошло около часа.
Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты.
Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся Бог знает куда.
Я не мог полагать, чтоб это существо сбежало по отвесу берега; однако иначе ему некуда было деваться.
Я встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты;
навстречу мне слепой мальчик.
Я притаился у забора, и он верной, но осторожной поступью прошел мимо меня. Под мышкой он нёс какой-то узел, и повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке.
«В тот день немые возопиют и слепые прозрят», — подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида.
Между тем луна начала одеваться тучами и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить.
Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шёл так близко от воды, что казалось, сейчас волна его схватит и унесёт, но видно, это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин.
Наконец он остановился,будто прислушиваясь к чему-то, присел на землю и положил возле себя узел.
Я наблюдал за его движениями, спрятавшись за выдавшеюся скалою берега.
Спустя несколько минут с противоположной стороны показалась белая фигура; она подошла к слепому и села возле него.
Ветер по временам приносил мне их разговор.
— Что, слепой? — сказал женский голос, — буря сильна. Янко не будет.
— Янко не боится бури, отвечал тот.
— Туман густеет, — возразил опять женский голос с выражением печали.
— В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов, — был ответ.
— А если он утонет?
— Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты.
Последовало молчание; меня, однако поразило одно: слепой говорил со мною малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски.
— Видишь, я прав, — сказал опять слепой, ударив в ладоши, — Янко не боится ни моря,ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; это не вода плещет, меня не обманешь, — это его длинные весла.
Женщина вскочила и стала всматриваться в даль с видом беспокойства.
— Ты бредишь, слепой, — сказала она, — я ничего не вижу.
Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно.
Так прошло минут десять; и вот показалась между горами волн черная точка; она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка.
Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние двадцати верст, и важная должна быть причина, его к тому
побудившая!
Думая так, я с невольном биением сердца глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла и потом, быстро взмахнув веслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с размаха об берег и разлетится вдребезги; но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима.
Из нее вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке;
он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула.
Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида.
Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.
Добавить комментарий